Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нынешние новости устаревают мгновенно, – говорит Борзая, – не то что речи Перикла.
Вскоре сигнал береговой трансляции слабеет, новости превращаются в свист, включают видеофильм о национальном парке Кирисима-Яку. Жители острова знают его наизусть. Он убаюкивает нас, как колыбельная.
Вся Япония залита бетоном. Остатки священных лесов вырублены на палочки для еды, Внутреннее море заасфальтировано и превращено в национальную автостоянку, а там, где когда-то высились горы, исчезают в облаках жилые дома. Тем, кому исполнилось двадцать лет, ампутируют ноги, а туловища оснащают интерфейсом и подключают напрямую к модернизированным скейтбордам – для домашнего и офисного использования – или к более крупным средствам передвижения для дальних поездок. Мне исполнилось двадцать в сентябре, так что я сильно запоздал с этой сакральной операцией. Но я хочу сохранить ноги в целости, поэтому вступаю в движение сопротивления. Меня ведут на встречу с тремя лидерами движения, которые живут в Мияконодзё, недосягаемом для автотранспорта. Тела у них тоже ампутированы – для пущей маскировки. Головы стоят рядком, под палящим солнцем, привязанные за шеи к краю кегельбанной ямы, и я понимаю, что передо мной Гундзо, Набэ и Какидзаки. К счастью, увидев меня, они взволнованно моргают:
– Мессия! Мессия! Мессия!
Это приводит меня в замешательство.
– Вы уверены?
По всей видимости, да.
– Ты тот, кому откроется священное послание! Только ты выведешь человечество из стремительного погружения в бездну бесконечных страданий!
Звучит великолепно.
– Как?
У Какидзаки отваливается нижняя челюсть, но он успевает сказать:
– Вытащи пробку.
У меня под ногами – пробка для ванной, на блестящей цепочке. Тяну. Под пробкой земля – с тех пор как принят закон об асфальтировании, земля запрещена. Она шевелится, и из дыры, извиваясь, выползает червяк. За ним еще, и еще, и еще, и еще. Последние японские черви. Они ползут на отведенные им места площадки, расчерченной на квадраты: девять вдоль, девять поперек. В каждом квадрате – иероглиф-кандзи, буквы японского алфавита, написанные не штрихами кисти, а червями. Буквы складываются в священный текст. Но сами черви гибнут, их нежные тела запекаются на раскаленном асфальте, распространяя запах тунца и майонеза. И все же самопожертвование червей не напрасно. В этом восьмидесяти одном знаке я читаю истины – тайны сердец и умов, элементарных частиц и любви, мира и времени. Истина сияет ослепительным нефритовым светом на сетчатке глаз моей памяти. Я передам эту мудрость своим истомившимся от жажды собратьям, и безводные пустыни станут цветущим садом.
– Миякэ! Миякэ, эй, болван! Да просыпайся же!
Надо мной парит перевернутое лицо господина Икэды, моего бывшего учителя физкультуры. Он размахивает недоеденным сэндвичем с тунцом и майонезом. Я раздраженно охаю и резко приподнимаюсь. Господин Икэда думает, что я просто еще не совсем проснулся. Мне нужно что-то вспомнить…
– Я видел тебя у причала, но потом сказал себе: «Нет, Миякэ в далеком Эдо!» Почему ты так быстро вернулся? Большой город оказался не по зубам, а?
Я что-то забываю. Что?
– Не совсем так. На самом деле я…
– Ах, быть молодым в Токио! Я бы тебе позавидовал, если бы сам этого не испытал. В Токио я провел лучшие годы своей жизни. С полпинка поступил в лучший спортивный университет – ну, ты о таком и не мечтал, – и к тому же в молодости умел отрываться по полной. Какие были деньки! А какие ночи! Милые дамы дали мне говорящее прозвище: Ас. Ас Икэда. А на своем первом преподавательском посту я собрал одну из лучших школьных футбольных команд в Японии. Мы попали бы на отборочные соревнования чемпионата страны, если бы не судья – дряхлый, слепой, хромоногий, продажный, слюнявый мешок дерьма. Мы с моими мальчиками – знаешь, как нас называли? Непобедимые! Не то что это сборище олухов. – Господин Икэда с отвращением машет рукой в сторону школьников в спортивных костюмах с надписью «Средняя школа Якусимы».
– У вас был товарищеский матч?
– Кагосимскому тренеру, этому глисту, жиреющему в чужих задницах, неведомо чувство товарищества. Во время тайфуна я молился, чтобы в его дом врезался грузовик с чем-нибудь огнеопасным.
– И какой был счет?
Господин Икэда болезненно морщится:
– «Кагосимские засранцы» – двадцать; «Якусимские олухи» – один.
Я не могу устоять перед соблазном повернуть нож в ране:
– Один гол? Еще не все потеряно.
– «Кагосимские засранцы» вкатили этот гол сами себе. – Господин Икэда обиженно отходит.
Видеофильм о национальном парке выключается – мы уже в зоне береговой трансляции Якусимы. Выглядываю в иллюминатор: остров выплывает из-за горизонта. Премьер-министр обещает, что под его руководством наша страна по качеству жизни превратится в сверхдержаву. Борзая хрустит арахисовой скорлупкой.
– Политикам и спортивным тренерам достает ума усвоить правила игры, но глупость заставляет их думать, будто игра имеет какое-то значение.
Я вспоминаю свой сон.
– Тебя мутит? – спрашивает Борзая. – Или это из-за твоего бывшего учителя физкультуры?
– Я… мне приснилось, что я – кто-то вроде Сандзо Хоси[243], несу буддистские сутры из Индии. И мне было божественное откровение, как спасти человечество от самого себя.
– Предлагаю шесть процентов от продажи первых десяти тысяч экземпляров и девять процентов от каждых следующих десяти тысяч.
– Но
